Есть три ключевые темы, вокруг которых разворачивалась достаточно серьезная внутриполитическая российская дискуссия в дни недавно закончившегося визита российского премьера Владимира Путина в Китай.

Это, во-первых, экономический смысл российского сотрудничества с Китаем, его схема: Россия – сырьевой придаток Китая, поправимо ли это? Во-вторых, а тянет ли Москва даже и на роль сырьевого придатка – с учетом нешуточных споров между двумя соседями по поводу их двух крупнейших долгосрочных контрактов, нефтяного и газового? И, наконец, не забудем кипящие в российском медийном пространстве споры насчет политического смысла российско-китайских отношений: это альтернатива связям с США и ЕС, или средство дипломатического нажима на те же США и ЕС, или нечто иное? Последний вопрос тесно связывался с очевидной символикой визита Владимира Путина – в Китай приехал не только, как планировалось, глава исполнительной ветви российской власти (то есть ответственный за экономику). После объявленного 24 сентября намерения Путина идти на президентские выборы в марте следующего года он, для китайцев и не только для них, оказался в роли человека, который 8 лет выстраивал стратегию отношений с Китаем и, возможно, будет продолжать ее выстраивать еще минимум 6 лет.

От сырья к технологиям

Не будем забывать, что программа визита, который планировался задолго до нынешнего октября, составлялась несколько недель как минимум, так что перед нами все равно визит экономический, посвященный развитию российско-китайской торговли и инвестиций.

В 90-е годы, когда после состоявшегося в 1989 году (встреча Михаила Горбачева и Дэн Сяопина) российско-китайского примирения все между нашими странами надо было воссоздавать с нуля, любой экономический проект был одновременно и стратегическим. Поставки вооружений – контракт на строительство атомных электростанций – поставка нефти, газа и леса – строительство гидроэлектростанций в Китае: так, примерно, выглядела схема этих отношений с российской точки зрения. У нее была и политическая подоплека: наладить с Китаем такое взаимопонимание, которое помогло бы Москве проводить в мире самостоятельную политику, меньше зависеть от давления США и ЕС.

Последнее получилось. Более того, после ухода Бориса Ельцина (которому Пекин не очень доверял) выстроилась схема если не союза, то сознательного стратегического партнерства двух стран. Схема его предельно проста: усиление в мире позиций Китая остро выгодно России, и наоборот.

А вот с экономикой произошло много странностей. Россия искренне рассчитывала развивать свои высокотехнологичные отрасли с расчетом на Китай, Индию, другие страны Азии, хорошо сознавая, что на рынках Европы или США ее перспективы по этой части смутные. Но если с Индией структура товарооборота получилась в итоге такой, как хотелось (то есть с преобладанием технологических изделий), то с Китаем с какой-то фатальной обреченностью все шло к «колониальной» схеме: технологический экспорт из России свелся к 5%, а потом и почти к 1%, а вот Китай, наоборот, стал крупнейшим поставщиком в Россию автомобилей, компьютеров и прочих приспособлений, бытовой техники… Именно крупнейшим. Потому что в прошлом году Китай в очередной раз вышел на роль первого торгового партнера России (обогнав Германию, которая уже несколько раз соревновалась с Китаем за верхушку списка партнеров Москвы). 70 миллиардов долларов – таков высказанный в ходе нынешнего визита прогноз Владимира Путина насчет двустороннего товарооборота в нынешнем году – сохранят это первенство.

Последние 3-4 года главной российско-китайской проблемой стал именно этот «колониальный» характер их торговли. Решить ее не удавалось. И поэтому главным итогом нынешнего визита Путина в Китай я бы назвал демонстративный поворот двух правительств к технологическо-модернизационному сотрудничеству.

Авиастроение, нанотехнологии, биотехнологии, информатика, медицина – области, перечисленные премьером по итогам своей двухдневной работы в китайской столице. Это новая (и долгожданная) тенденция, далеко не только экономическое, но и политическое достижение в двусторонних отношениях.

Политическое потому, что речь о чем-то жизненно важном для Москвы, но не для Пекина. То есть здесь – уступка Китая: ведь по сути требуется китайское инвестирование (то есть определенный риск) в предприятия по указанным направлениям. Этот прорыв, конечно, готовился давно, да и вообще весь «портфель» премьера для российско-китайского обсуждения на высшем уровне – это проекты, впервые упомянутые иной раз даже в 90-х годах и далее движущиеся своим ходом к реализации, к ним добавляются новые… Что-то вроде постоянно обновляющегося сада.

В числе вчерне задуманных еще в 90-х и оказавших важнейшими проектов - и трубопроводные поставки в Китай российских нефти и газа.

Формула цены

И в этот раз Китай в очередной раз показал, как с ним тяжело договариваться по ценам и условиям даже тех контрактов, которые вроде бы ему жизненно важны.

Еще накануне отъезда Путина в Пекин было известно, что успешного завершения переговоров по долгосрочным поставкам в Китай российского газа в этот раз не ожидается. Так что слова премьера о том, что две страны «приближаются к финалу» в газовых переговорах – это приятная неожиданность. Так же как и достигнутая в Пекине договоренность по нефти, уже идущей по трубопроводу на юг от Сковородино (китайская сторона ранее решила «уточнить» цену на нее уже после начала поставок и платила меньше, что даже довело «Транснефть» до идеи разорвать все соглашения и подать в лондонский арбитраж).

Российско-китайская дискуссия вокруг цены на газ, который предполагается поставлять Китаю на протяжении целых трех десятилетий, вовсе не сводится к умению «сойтись на середине». На середине можно было провести границу по Амуру, тем более что эта река была, возможно, единственной в мире аномалией, где одной стороне – СССР и потом России – принадлежали и один из берегов, и вся акватория. Реки все же обычно делятся пополам, по фарватеру. Так что в переговорах, окончательно урегулировавших 6 лет назад все территориальные вопросы между двумя большими странами, исход был известен заранее (хотя и начались они еще в 1964 году и шли с трудом). С газом все сложнее.

В сообщениях о ценовом споре упоминалась «вилка» между 400 и 250 долларов за 1000 кубометров газа. Середина, получается, это где-то около 275 долларов. И как бы ни славились китайцы (и другие наши ключевые в этом мире партнеры – индийцы) умением торговаться до упора и еще немножко после упора, сойтись на середине, вроде бы, не так трудно.

Но речь идет о поставках 68 миллиардов кубометров газа в год на протяжении 30 лет. «Цену вопроса» определяют в триллион долларов – таких контрактов в мировой энергетике еще не было. Так что ничего удивительного, что переговоры тянутся уже около пяти лет и будут тянуться еще некоторое время. Более того, до сих пор неясно, по какому маршруту из двух обсуждаемых пойдет газ – по западному «алтайскому» или восточному, с якутских месторождений.

Как можно определить даже не саму цену, а формулу цены на 30 лет вперед? Сегодня Китай может увязать в один клубок цену на получаемый им туркменский и прочий газ с ценой, за который Москва старается продавать газ Европе, и все это вместе – с котировками сжиженного газа и европейскими намерениями избавиться от «российской газовой зависимости». Но как и в чем выразить эту самую формулу цены в эпоху финансового кризиса, когда никто не знает, чего будут стоить доллар или евро через год? Может, считать в мешках риса? А может, дело в том, что в нашу эпоху долгосрочные контракты – вообще рискованное дело, и склонность Москвы (да и Пекина) именно к таким сделкам ошибочна?

Смысл стратегического партнерства

Но плохи те государственные деятели, которые не умеют выстраивать именно стратегические отношения с крупнейшими державами мира. Тем более если речь идет о России и Китае, которые определяют суть своих отношений друг с другом именно как «стратегическое партнерство».

С одной стороны, оно очевидно ощущается в их поведении на мировой арене. Давно замечено, что по большинству вопросов руководство двух стран придерживается одинаковых точек зрения, даже не сговариваясь заранее друг с другом. Это понятно, поскольку в интересах обеих стран то, что китайские эксперты еще в 80-х годах назвали «многополярным» миром (а российские их коллеги заимствовали эту формулировку в 90-е). Многополярный мир – это когда нет политического, экономического или морального диктата одной державы, это такая международная демократия и множественность оценок, культур, политических систем.

Но эта общая для Москвы и Пекина цель уже достигнута. Монополия США как крупнейшей державы подорвана и, видимо, навсегда. Китайский ВВП (15% мирового) отстает от американского почти в полтора раза, однако размеры китайской экономики в два с половиной раза больше японской или индийской, втрое с лишним — германской. Америку Китай обгонит уже не в середине века, как сначала ожидалось, а, возможно, через пять лет. Но далее не ожидается его тотальный отрыв от прочих лидеров – из-за пределов роста населения и прочих причин. В общем, идеальная для всех ситуация.

Но это в плане стратегического балансирования. А в плане двусторонних отношений это создает проблемы для России, чья рекордная (для Москвы) торговля с Китаем еле-еле выводит ее на уровень такого китайского партнера, как Малайзия. Это потому, что китайская экономика вчетверо больше российской, и зависимость между нашими странами несимметричная. Что, конечно, создает свои проблемы.

Поставки энергоресурсов для Китая – важнейшее дело, когда-то казалось, что это все, чем он интересуется в России. Но в общем Китай уже привык к тому, что в странах-поставщиках все время что-то происходит, так что сделать трубопроводы его стратегической привязкой к России – не стопроцентно обреченная на успех идея.

И последнее – о внутренней политике. Давно, еще в 90-е годы, либеральное крыло российского общества пыталось навязать этому обществу идею насчет того, что с ЕС и США следует сотрудничать не по экономическим даже, а по политическим причинам. Либо – либо, или ты дружишь с востоком, или с западом. Сотрудничать с демократиями против Китая и Азии вообще ради либерализации российского общества – так можно было бы сформулировать внешнеполитическую доктрину либералов. Она и сейчас привычно прозвучала – в ходе обсуждения поездки Путина в Китай.

Конечно, искусственный характер этой доктрины здорово помог тому, что либералы оказались на обочине российской политики и никак не могут оттуда выбраться. Но по крайней мере тут мы имеем дело с простой, чересчур простой идеей. Реальная формула стратегического характера отношений с Китаем гораздо сложнее, она выстраивается на ходу и постоянно чуть-чуть меняется. В этих отношениях постоянно возникают сложности, расхождения между политическими ожиданиями и экономической реальностью. Но по крайней мере они движутся по нарастающей.