«…Я купил вина… и налил его в матовый кувшинчик из нефрита, сел в шалаш и наслаждаюсь там видом и шумом дождя. А то усаживаю кругом себя лучших людей – прекрасных ученых – и веду с ними… тонкие беседы о поэзии. Нас со всех сторон обступает бамбуковая роща, а бамбук ведь – сама поэзия, и живопись, и каллиграфия – сплошное… вдохновение. Вся окружающая природа как бы аккомпанирует этой музыке наших поэтических душ белыми облаками на яснеющем небе…»

Так представлял себе процесс поэтического творчества один из грандов отечественного китаеведения, виднейший российский филолог академик Василий Алексеев. А знал он китайскую поэзию так, как не знал ее никто другой, поэтому скорее всего так оно и было. Но к этому священнодейству, предполагавшему особое состояние души – настроение, наитие, вдохновение – и к таинству создания стихотворных и каллиграфических шедевров мы еще вернемся. А пока хотелось бы поговорить о другом.

Поэтом быть непросто. В любой стране и в любую эпоху. Но быть поэтом в Китае было всегда труднее, чем где-либо, а в старом – в древнем, средневековом, дореволюционном Китае – труднее вдвойне, а может быть даже и втройне.

Кем были древнекитайские поэты? Или наоборот – кто мог быть поэтом в Китае послеханьского периода, то есть в те времена, когда конфуцианство стало государственной идеологией? Только представители ученого сословия, а значит – чиновники, государственные служащие, как бы мы сейчас сказали, сотрудники правительственных учреждений. Такова была специфика Китая: чтобы стать грамотным, надо было с детства заучивать конфуцианские каноны, а чтобы стать образованным – зубрить философские трактаты и сдавать экзамены на чиновничью должность. Экзамены были своеобразными: соискателя должности просили написать сочинение на заданную тему. Проверялась при этом главным образом способность правильного изложения «мудрости веков», которую надо было «упаковать» в строчки из восьми знаков. Так что умение и желание писать стихи, что по идее должно относиться к категории вещей сугубо личных, интимных, к области таланта, призвания и веления души, в Китае было банальной обязанностью. Навыками стихосложения должен был обладать каждый чиновник, иначе путь к государственной службе, карьере, благополучию, уважению в обществе был закрыт. Но армия бюрократов насчитывала сотни тысяч, а сколько среди них было настоящих поэтов?

Но понятно и другое: в условиях доминирования над всем сущим в Китае его богатейшей культуры поэтами могли быть только образованнейшие люди своего времени. К этому их обязывала накопленная веками ученость, наработанный предшествующими поколениями массив разнообразных знаний, сама китайская словесность. Поэтического дара и интеллигентности здесь было недостаточно. Поэт не мог быть поэтом, если он не был ученым мужем, конфуцианцем, администратором. Но именно это противоречие между долгом службы и зовом мятежного сердца впоследствии приводило певцов души к конфликту. Одних изгоняли, преследовали и ссылали, другие уходили сами. Но были и такие, которые превыше всего ставили служение делу.

Китайские поэты были людьми поистине замечательными и неординарными. Зачастую поэт был сочинителем, каллиграфом и художником в одном лице. Для этого надо было обладать целым «букетом» недюжинных талантов. До нас дошли не только тексты, но и их оформление. А иероглиф – это отдельная песня! Начертанный настоящим мастером, стильно, сочно, с внутренней энергией и жаром, он сам по себе являл произведение искусства.

Поэзия в Китае, где культура и знания испокон веков были возведены в культ и достигли необычайных высот в своем развитии, была делом огромной ответственности. Она рассматривалась как важнейший носитель, хранитель и транслятор культурной традиции. Задача поэзии, как и всей китайской культуры, состояла прежде всего в том, чтобы учить и воспитывать, не только тянуть людей к совершенству, но и приручать, облагораживать, умягчать нравы, дисциплинировать. В этом смысле ноша, которую взваливал на свои плечи поэт, была невероятно тяжела. От него требовалось быть философом, наставником, учителем, мудрецом. Государство хотело, чтобы он был проводником идей патриотизма, законопослушности и порядка, власть хотела видеть поэтов своим рупором и знаменем. Общество настаивало, чтобы поэт был блюстителем традиционных ценностей. Таким образом, на творческую личность с хрупкой и ранимой душой строго смотрели тысячи глаз – тяжкое моральное бремя. С поэта был особый спрос, потому что свои высокие требования к нему предъявляли и Земля, и Небо.

И все же поэтам древнего и средневекового Китая удавалось нащупать такие темы, найти такую тональность, придать своим произведением такой нерв и одновременно такое изящество, что они не кажутся устаревшими и сегодня. Более того, их чистое звучание в нашем безумном XXI столетии пробирает до дрожи. «Не странно ли, - писал известный переводчик китайской поэзии Л.З.Эйдлин, - что почти две тысячи лет от Цао Чжи и путь в тысячу шестьсот лет от Тао Юаньмина (не говоря уже о сравнительно близком расстоянии от Ли Бо, Ду Фу, Су Ши, Лу Ю), не странно ли, что отдаленность эта не стерла волнений, пережитых поэтами, не помешала сочетать их с тревогами наших нынешних дней? Патина старины, легшая на светлую поверхность всех этих стихов, не заслонила бьющейся в них живой жизни».

Все это потому, что в центре внимания поэтов Поднебесной всегда оставался человек с его чувствами, страстями, переживаниями, с его проблемами и радостями. О чем писали китайские поэты давно ушедших дней? Да все о том же: о дружбе, о любви, о верности, о разлуке, о доме, о несовершенстве мира и бренности бытия. Важное место всегда занимала тема грусти о себе, боли за людей, печали о старости, горечи расставаний. Но при этом никакого страха смерти! К ней, считали они, нужно относиться спокойно, философски. Только жизнь привлекала китайских «живописцев слова». Они воспевали величие и красоту природы. Гармонию гор и вод, прелесть цветов и птиц, радость встречи с прекрасным. Да еще изумлялись созвучию того, что происходит в природе, колебаниям человеческой души.

Высокое искусство во всех странах и во все времена произрастало этаким прекрасным и нежным цветком в зарослях диких трав, развивалось как бы вопреки окружающему мраку и хаосу, посреди невежества, грубости и жестокости повседневной жизни. Бросать вызов действительности – таков был удел поэтов, даже если они вовсе не хотели бунтовать и воевать. Просто они были другими. Просто они предлагали не упиваться властью и силой, а воспевать красоту, не лить кровь ближнего, а сеять добро. Трудно понять, как в ту страшную эпоху, когда человеческая жизнь не стоила ровным счетом ничего, непревзойденный Ли Бо мог написать строки, поднимающие человека на вершину мироздания:

Ночую в покинутом храме. 

К мерцающим звездам

Могу прикоснуться рукой.

Боюсь разговаривать громко:

Земными словами

Я жителей неба

Не смею тревожить покой.

В известном смысле поэты в средневековом Китае играли роль диссидентов, находились в открытом или подспудном противостоянии с деспотическим государством и конформистским обществом. Поэтому чаще всего это были очень смелые, твердые духом люди.

Для поэта-борца и поэта-заступника, как и для поэта-романтика, естественным выбором был уход от общества, а его наиболее распространенной формой – отшельничество. Непонятые и непризнанные, затравленные и одинокие художники забирались высоко в горы, селились в отдаленном захолустье, становились нелюдимыми, принимали образ жизни бродяг и аскетов. Но большинство из них при этом не оставляли раздумий о судьбах людей, а уединение только обостряло их восприятие драматизма противоречий современного поэту китайского общества как личной трагедии. Именно в разговоре с горными кручами и водопадами, наблюдая за тем, как борются с зимними холодами сосна и бамбук, поэты – эта живая совесть человечества – открывали самые сокровенные истины, подбирали наиболее точные аллегории и сочиняли особенно щемящие, горькие и берущие за душу «строфы из граненой яшмы».

Ступени из яшмы

Давно от росы холодны.

Как влажен чулок мой!

Как осени ночи длинны!

Вернувшись домой,

Опускаю я полог хрустальный

И вижу сквозь полог

Сияние бледной луны.

Еще одним вызовом была для поэтов традиционного Китая необходимость ниспровержения стереотипов мышления, в плену которых находились их соплеменники и современники. Ведь такая своеобразная культура, как та, что сформировалась на бескрайних просторах владений Желтого императора, оказалась настолько подавляющей, что привела к серьезным деформациям в национальном менталитете и психологии китайцев. Привычка думать и действовать шаблонно, неукоснительно следовать устоявшимся заповедям и обычаям давала государству большие преимущества в деле управления обществом, но для искусства была губительной. Неудивительно, что периоды упадка централизованной империи и воцарения раздробленности как правило сопровождались расцветом художественного творчества: это было время, когда в Китае становилось «много цветов и поэтов». Но и тогда людям креативным приходилось несладко. Как трудно, наверное, было преодолевать косность общественного мнения! Как резко и бесцеремонно, должно быть, осуждал и третировал обыватель этих неформатных людей, которые в силу своей гениальности были обречены говорить не то, что принято, писать не теми словами, что считались эталоном, рисовать не так, как классики, всегда «плыть против течения»!

А планка была установлена так высоко, что не каждый мог ее взять. Но соответствовать высоким критериям настоящего мастера стремились все, кто чувствовал в себе потребность взяться за кисть. Снова обратимся к академику В.М.Алексееву, вскрывшему внутренние пружины поэтического творчества традиционного Китая:

«…Вдохновение – дикие воды, рвущиеся потоками куда попало (а не по изящным канальчикам и канавкам!), хаос горных групп, девственные их заросли; камыши, камыши без конца, и не видно, сошел с них иней или нет... Не надо подчищать и прихорашивать свою картину! Прямо и твердо пиши то, что есть в душе, и свое имя, свою честь, репутацию свою не гримируй!...»

Быть больше, чем поэтом, танского, сунского или минского литератора заставляло не только высокое звание мастера, должность чиновника или природный талант, но и особенности родной речи. Требовательная грамматика архаичного вэньяня – древнекитайского письменного языка – предполагала четкую структуру предложения, где каждый из его членов должен был «знать свое место». Над автором довлели строгая симметрия и ритмический рисунок традиционных стихотворных форм «ши» и «цы», гармоничность и стройность слога. Писать изысканные и задушевные стихи, свободно водить пламенной кистью по тончайшей рисовой бумаге в таких жестких рамках было весьма непросто.

И тем не менее они, титаны духа средневековых династий делали это, и делали с блеском. И сила их художественного слова и ярких образов смогла пронзить время и пережить века. Благодаря чему мы сегодня имеем возможность общаться с поэтами старого Китая, читать их, зачитываться и очаровываться ими. Как будто это нам с вами рассказывает, с нами делится своим откровением красавец Ли Бо:

Плывут облака

Отдыхать после знойного дня.

Стремительных птиц

Улетела последняя стая.

Гляжу я на горы,

И горы глядят на меня,

И долго глядим мы,

Друг другу не надоедая.

Пришествия вдохновения китайские поэты не ждали. Они активно призывали свою музу, стремились приблизить ее приход. Руководствуясь даосскими принципами слияния с природой, отрешения от мирской суеты, жизни, послушной сердцу, поэты стремились к достижению состояния недеяния и наития. И впрямь писать такие необыкновенные стихи могли только особые люди в особой атмосфере. В этом великим китайцам помогало волшебство окружавшей их природы, верные друзья-единомышленники, работавшие в ними «на одной волне», и конечно же возвышающие дух пары подогретого рисового вина. Надо признать, что сочетание этих «ингредиентов» в поэтической «кухне» давало поразительные результаты. Ну разве можно не восхититься стихотворением Ли Бо «Под луной одиноко пью», которое как раз об этом?

Среди цветов поставил я

Кувшин в тиши ночной.

И одиноко пью вино,

И друга нет со мной.

Но в собутыльники луну

Позвал я в добрый час,

И тень свою я пригласил,

И трое стало нас.

Но разве, спрашиваю я,

Умеет пить луна?

И тень, хотя всегда за мной

Последует она?

А тень с луной не разделить,

И я в тиши ночной

Согласен с ними пировать

Хоть до весны самой.

Я начинаю петь – и в такт

Колышется луна,

Пляшу – и пляшет тень моя,

Бесшумна и длинна.

Нам было весело, пока

Хмелели мы втроем.

А захмелели – разошлись,

Кто как – своим путем.

И снова в жизни одному

Мне предстоит брести

До встречи – той, что между звезд,

У Млечного пути.

Поэтам традиционного Китая можно подражать. Их можно точно и красиво переводить, с чем успешно справлялись такие великолепные переводчики, как А.И.Гитович и М.И.Басманов. Можно мечтать о том, чтобы при помощи «машины времени» перенестись в прошлое и оказаться с ними в одной компании. Но творить, как они, увы, невозможно. Поэт в Китае – вовсе не поэт, а уникальное явление мировой культуры. Поэтому будем ими просто любоваться. Будем наслаждаться тем чудом, которым они так щедро одарили нас, своих недостойных потомков.

К.Барский - известный дипломат-востоковед, также является автором двух сборников стихов и коротких рассказов "Душистые горы" и "Хрустальные воды", которые недавно вышли в издательстве "Принт-Студио" и продаются в книжных магазинах "Москва" по адресу: ул.Тверская, д.8 и ул.Воздвиженка, д.4/7. В них читатель найдет не только замечательные лирические стихотворения и глубокомысленные и самобытные тексты, но и узнает много интересного о Китае, обнаружит занимательный диалог автора с культурой Востока, включиться в который он предлагает всем желающим.
Книги К.М.Барского также можно заказать по телефону или через интернет: