Российские ученые издавна проявляли неподдельный интерес к древней истории Центральной Азии. Первые археологические экспедиции были снаряжены туда во второй половине ХIХ века, а в конце столетия исследователи этого региона уже создали научные организации, призванные изучать его системно. С годами сформировалась авторитетная российская, а затем советская школа. Однако с началом перестройки работы в центральноазиатских республиках были практически свернуты, из-за нехватки средств. Сегодня есть реальная возможность их возобновить. Эту возможность предоставляет Шанхайская организация сотрудничества.

После распада Советского Союза республиканские отделения Академии наук реорганизовались в национальные академии, но ограниченные средства не позволяли им вести исследования региона самостоятельно. Тогда "открытые листы" - документы, разрешающие раскопки того или иного памятника, стали выдавать многочисленным западным экспедициям в обмен на спонсорскую помощь. Такая помощь заключалась, в основном, в покупке оборудования, командировках и стажировках сотрудников за границей. Сегодня на территории центральноазиатских стран работает около двух десятков экспедиций из Франции, Германии, Италии, Японии, США.

Академические экспедиции России и стран СНГ последние два десятилетия постоянно сокращали свое участие в полевых археологических исследованиях в Центральной Азии, и сегодня их присутствие там незначительно. Последствия такого поворота событий оказались пагубными для археологии региона. В первую очередь это сказалось на системе подготовки национальных кадров. Готовить новых специалистов западные коллеги, естественно, не собирались, а формировать собственную научную школу без необходимого финансирования национальные академии не могли. Кроме того, поскольку отчеты исследований археологических памятников теперь публиковались на западных языках, для местных ученых резко сузились возможности анализа данных.

Для российской науки эти процессы также были крайне негативными. Экспедиции прекратились, студентов по этому направлению практически не готовили, многие ученые были вынуждены работать на западных археологов в качестве лаборантов, без права публикации научных результатов под своим именем.

Однако пока еще живы носители знаний и навыков, а значит все можно восстановить. Необходимо только четко сформулировать задачу, как это было сделано, например, в 1895 году при организации "Туркестанского кружка любителей археологии".

Инициаторами возрождения археологических изысканий могли бы выступить российские ученые. Тем более, что преимущества российской археологической школы очевидны. Приведу довольно типичный для нынешней ситуации пример. Городище древнего Самарканда – Афрасиаб в последние годы исследуется французской археологической экспедицией. Однако, исключая начальника экспедиции и одного-двух французских студентов, там работают, главным образом, российские ученые и сотрудники Самаркандского музея, становление которых как специалистов происходило еще в советские времена. Лучшую иллюстрацию конкурентоспособности научной школы трудно придумать.

Важно и то, что, несмотря на потерю нами позиций в области полевых работ, еще сохранились специалисты - российские и центральноазиатские археологи, способные стать интеллектуальным стержнем любого проекта. Необходимо только скоординировать их усилия и, конечно, профинансировать исследования в том объеме, который позволил бы реализовать имеющийся потенциал.

И в первую очередь надо озаботиться подготовкой кадров. Занятие археологией - элитная интеллектуальная деятельность, и такие специалисты не могут готовиться "потоками". В то же время "поточные" учебные программы кафедр археологии мало изменились за прошедшие 30 лет. В связи с этим приоритетной становится задача разработки и внедрения в археологию иной модели образования. Она позволит подготовить универсальных специалистов нового поколения для полевых исследований, а также сохранить преемственность археологической школы, в создание и развитие которой были вложены огромные материальные и человеческие ресурсы.

Взять на себя эту задачу мог бы Университет ШОС, идея создания которого овладела многими умами в странах, входящих в эту Организацию. При этом он мог бы финансировать собственные экспедиции в Центральной Азии. Для запуска и обкатки этой модели достаточно экспедиций к 2-3 памятникам, находящимся в разных климатических зонах. Например, в Узбекистане можно работать в апреле-мае и сентябре-октябре, а в горах Таджикистана или Киргизии - только в летние месяцы. Таким образом, уже на первом этапе обучения студенты смогли бы получить представление о местных особенностях культурной среды разных районов.

Совместная работа была бы интересна всем участникам проекта. Российские ученые могли бы обогатить базу по исследованию региона, опираясь на свой опыт, внедряя инновационные подходы, расширяя образовательные возможности для студентов, восстанавливая тем самым свои позиции. Со своей стороны, центральноазиатским археологам участие в совместных проектах дало бы возможность влиться в образовательные и исследовательские цепочки. Не говоря уже о том, что современная археологическая экспедиция требует дорогостоящего оборудования, и гораздо рациональнее использовать его совместно.

Для того, чтобы претворить эту модель в жизнь, необходимо скоординировать усилия оставшихся опытных специалистов, молодежи, желающей посвятить свое будущее изучению Центральной Азии, а также административные возможности Шанхайской организации сотрудничества. Постановка такой задачи может показаться излишне амбициозной, однако она оправдана - и с точки зрения сегодняшних задач развития гуманитарных проектов в рамках ШОС, и с позиции сохранения и развития академических знаний в глобальном масштабе.