Известный российский политолог Александр Князев, координатор региональных программ Центра изучения Центральной Азии, Кавказа и Урало-Поволжья Института востоковедения Российской Академии наук, дал интервью агентству международной информации "Новости-Азербайджан", в котором затрагиваются темы, представляющие интерес для пространства ШОС.

В минувшем году не состоялся запланированный в Москве очередной саммит прикаспийской пятерки по окончательному урегулированию политико-правового статуса Каспийского моря. Может ли быть принято определенное решение по этому вопросу в ближнесрочной перспективе?

А. К. - Определение правового статуса Каспия необходимо, поскольку нерешенность этого вопроса препятствует решению в международно-правовой плоскости практически всех других вопросов каспийской акватории. К тому же вызывает искушение решать некоторые проблемы в одностороннем порядке — так я расцениваю, например, декларации Туркменистана о готовности строить Транскаспийский газопровод без учета мнения на этот счет России и Ирана.

Вообще, у юристов-международников есть такое определение национального интереса — разумный эгоизм. Я полагаю, что «разумность» в этой формуле должна означать приверженность достижению национального интереса бесконфликтно, путем достижения разумных компромиссов, путем взаимных уступок. Думаю, такой подход единственно применим в ситуации с проектами транскаспийских коммуникаций.

Мне кажется, что в руководстве всех пяти прикаспийских стран есть понимание необходимости поиска такого компромисса, который позволил бы обойти конфликт. Вряд ли кому-то из этих стран нужна война на Каспии. Можно проанализировать позиции всех пяти стран, и для каждой любой острый конфликт нежелателен.

У всех есть определенные точки уязвимости, которые актуализируются в случае обострения ситуации на Каспии. У России это Кавказ, у Азербайджана — Нагорный Карабах, у Ирана — вся ситуация его противостояния с США, у Казахстана — проблемы западного, прикаспийского, региона.

Для Туркмении конфликт с Ираном или Россией может означать еще большую коммуникационную изолированность, и газопроводы в Китай не спасут… Есть старая истина: любой худой мир всегда лучше любой войны. Одна из принципиальных основополагающих стабильности на Каспии состоит в том, что любое решение должно приниматься консенсусом пяти голосов, пяти прибрежных стран. Это догма.

Какими вы находите перспективы строительства Транскаспийского газопровода?

А. К. - В среднесрочной перспективе — без оптимизма для сторонников такого строительства. Во-первых, это возвращает нас к вопросу о правовом статусе Каспия и о необходимости в этом вопросе договариваться всем пяти странам.

Пока это выглядит в некотором роде фантастикой — я не очень представляю себе согласие Ирана и России на транскаспийское строительство. Особенно, кстати, Ирана. Для России «Набукко» — не конкурент «Южного потока». Кстати сказать, достигнутое 28 декабря в Анкаре соглашение между министерством энергетики Турции и российским «Газпромом» существенно увеличивает шансы «Южного потока» на реализацию.

Но главное, наверное, даже не в этом, или не только в этом. И в европейской экспертной среде, и в политическом истеблишменте ЕЭС отсутствует единое мнение о целесообразности реализации громоздкого и искусственного в своей сути проекта, диктуемого исключительно политическим интересом.

С запуском газопровода «Северный поток» и в результате развития мирового рынка сжиженного газа потребность в газопроводе из региона Каспийского моря в Евросоюз просто отпадает. Во всяком случае, в ближайшее время.

В Европе сейчас наращиваются поставки сжиженного газа из Катара, Алжира и даже из США, а, учитывая факт отсутствия в Еврозоне перспектив экономического роста в обозримые 10-15 лет, Европа просто не будет нуждаться в Nabucco.

Да, представители США и Евросоюза декларируют заинтересованность в реализации как Транскаспийского газопровода, так и «Набукко», в целом всей глобальной транспортно-коммуникационной и трубопроводной системы «Южный коридор».

Я абсолютно убежден, что все это проектирование имеет очень сомнительные коммерческие основания. Лично я вижу здесь исключительно политические интересы, лежащие в плоскости известного проекта «Нового Ближнего Востока», не более того. Вопрос в том, что окажется доминантным в рассуждениях истеблишмента, принимающего решения — политические устремления, или бизнес-интересы…

Я бы хотел обратить внимание на специфику казахстанской политики в этом вопросе. В сентябре-октябре 2011 года, несмотря на сильное давление со стороны ЕС, Казахстан фактически отказался от участия в Транскаспийском газопроводе. При этом и сам президент Назарбаев, и официальные представители Казахстана, не вступают открыто в какую-либо конфронтационную полемику, но дипломатично уходят от поставленных Западом проблем в тех случаях, когда это может вызвать конфронтацию Казахстана с региональными партнерами — Россией, Китаем или Ираном.

Такой ход вещей вполне соответствует общей тенденции современного мирового развития — на смену глобализации приходит регионализация. Наступает новый этап в международной политике, важной чертой которого является сужение рамок так называемой «многовекторности» и тенденция к регионализации, продвижение интересов, прежде всего, на региональном уровне, включая и интеграционные процессы, и совместные экономические проекты, и обеспечение региональной стабильности, региональной безопасности.

Нынешний бесполярный мир неустойчив, вполне очевидно, что рано или поздно, ему на смену придет новое биполярное или многоцентричное мироустройство. Немножко утрируя, можно говорить о том, что с точки зрения интересов любой из стран Прикаспия позиция, скажем, того же Ирана важнее, нежели мнения, существующие в Лондоне или Вашингтоне.

Ну, а рассматривая вопрос уровнем ниже, я бы обратил внимание еще и на то, что туркменский газ в определенном смысле может оказаться, в случае реализации Транскаспийского проекта прямым конкурентом газа азербайджанского на турецком энергетическом рынке.

В обозримой перспективе азербайджанский газ (а это около 16 млрд кубометров) будет поступать в Европу по Трансанатолийскому газопроводу, а дополнительные объемы газа (до 22 млрд кубометров) может дать Россия по «Южному потоку». Вывод один. Нельзя делать экономический проект национальной идеей, здесь присутствует множество факторов, которые должны быть учтены.

Возможность военной операции против Ирана, с целью заставить ИРИ отказаться от планов по созданию ядерного оружия, все чаще муссируется в СМИ. Насколько эффективной может быть такая операция, и как ее проведение может отразиться на нашем регионе, и в первую очередь на прикаспийских странах?

А. К. - Я вообще сильно сомневаюсь, что подобная операция возможна. На протяжении многих лет «иранская угроза» служит фактором мобилизации ресурсов американского военно-промышленного комплекса, фактором военно-политической консолидации США и стран-участниц НАТО. Что придет взамен? Западному общественному мнению постоянно нужен образ врага, особенно в условиях мирового кризиса и стремительного сужения возможностей внутренней социальной политики в США и ЕЭС. Чем, скажем, кроме «иранской угрозы» можно оправдывать то же расширение ПРО? И, потом, кто сказал, что для этого у США, НАТО, Израиля есть реальные возможности? Я думаю, военный потенциал США и НАТО с учетом присутствия в Афганистане, Ираке и без того на грани… А Иран — держава, обладающая весьма существенным военным потенциалом, готовность ответить на военный удар в стране очень высока. Иран — держава, со всеми вытекающими из этого последствиями, включая имперский дух общественного сознания.

Навскидку, из первых последствий вероятной агрессии против Ирана — мгновенная дестабилизация в Бахрейне с его 70-процентным шиитским населением и угрозами для базы 5-го флота США, базирующегося в этой стране. Перекрытие Ормузского пролива, по которому ежесуточно идет 40 процентов всей мировой нефти. Можно говорить и о дестабилизации в Восточной провинции Саудовской Аравии, где большинство — шииты. А есть еще ХАМАС и «Хезболлах», есть возможности ассиметричных действий практически по всему миру…

Для стран Каспийского региона такая война была бы катастрофой. Но я думаю, что всю риторику с обеих сторон правильнее рассматривать как сугубо политическую, примерно как противостояние США и СССР периода «холодной войны». С локальными обострениями, но лучше — за пределами своих территорий… Кстати, и для самого Ирана наличие внешней угрозы является и фактором стабильности, и фактором развития… И Россия имеет от этого определенные дивиденды, как минимум политические, и Турция, и многих других нынешнее состояние вполне устраивает.

Как вы оцениваете ситуацию в Казахстане в свете событий в Жанаозене и последовавших за ними кадровых перестановок. И каким образом будет складываться внутриполитическое положение в стране накануне парламентских выборов 15 января?

А. К. - Я думаю, эти события только подчеркивают транзитный характер настоящего времени для политической системы Казахстана. Кадровые перестановки, которые уже совершены, это, на мой взгляд, только часть перемен, грядущих в кадровой сфере. Основное развернется, видимо, после выборов в Мажилис 15 января. Не вижу оснований говорить о каком-то особом воздействии событий в Жанаозене на предвыборную ситуацию. Уже произошедшие кадровые перестановки носят характер скорее ситуативный — даже освобождение от должности Тимура Кулибаева, зятя президента, раздражавшего оппозицию, может быть просто маневром, призванным вывести его из-под удара…

Собственно же о выборах можно говорить без особого пафоса. Разве что некоторые из оппозиционных партий из числа предсказуемых аутсайдеров воспользовались жанаозенскими событиями, чтобы напомнить о своем существовании. А некоторые, чтобы не участвовать в заведомо проигрышной для них кампании, а выбыть из гонки с вроде как гордо поднятой головой. Это, например, национал-патриоты партии «Руханият», которых Центризбирком удалил из списков, и это дает им возможность делать хорошую мину при отвратительной игре…

Вообще, у большинства оппозиционных казахстанских политиков можно заметить признаки того, что психиатры называют «дисоциальным расстройством личности» — человек с виду вроде вполне адекватен, но при ближайшем рассмотрении оказывается, что все его поведенческие мотивы лживы, присутствует склонность к нарочитым преувеличениям и поступкам, рассчитанным на внешний эффект…

Думаю, что после продолжительного периода монополии президентской партии НДП «Нур Отан», теперь главной интригой станет вопрос о том, какая из политических партий займет второе место после «Нур Отана», с кем президентская партия будет разыгрывать роли в двухпартийном парламентском спектакле. Некоторые казахстанские коллеги говорят о возможном прохождении в парламент третьей политической силы, но большинство склоняется к тому, что такое маловероятно, и большой удачей для демонополизации политического пространства будет, если вторая после фаворита, каковым будет «Нур Отан», партия пройдет 7-процентный барьер, предусмотренный электоральным законодательством РК. Социологи работающего в Астане Института социально-политических исследований, например, утверждают, что при декларируемой в ходе исследований электоральной активности в 67,2%, НДП «Нур Отан» получит порядка 80,5% респондентов, Демократическая партия Казахстана «Ак Жол» только 7,0%, остальные в парламент не попадут.

Говоря о ситуации накануне выборов в республике в целом, я бы предостерег сторонних наблюдателей от того, чтобы как-то преувеличивать значение произошедшего в Жанаозене. Да, имел место серьезный конфликт, повлекший человеческие жертвы. Но это вовсе не означает, что вся республика живет только этой проблематикой. Тем более, что в казахстанском обществе, на мой взгляд, преобладают вовсе не те оценки жанаозенских событий, которые можно наблюдать в Интернет пространстве.

Обстановка в Жанаозене будет нормализована, другое дело, — как будут решаться социально-экономические проблемы, послужившие фоном и поводом для развязывания конфликта. Я думаю, что с точки зрения будущей стабильности и безопасности для Казахстана и всего региона в новом году будут актуальнее проблемы, относящиеся к религиозному экстремизму и сопутствующему терроризму. Прецеденты есть, их немало, и множество признаков позволяет прогнозировать рост и усугубление проблем такого рода. Это относится к Южному Казахстану, к югу Киргизии, к таджикскому Припамирью, возможно, и к Узбекистану.